Женьшень, или панцуй благородный, — потомок древних реликтовых растений. Этот реликт остался сейчас лишь в Приморском крае.
Уже смеркалось, когда мы вышли в долину ключа Таингоу.
— Вот здесь и заночуем, — подбирая более подходящее место для бивака, предложил Николай Иванович.
Я не стал возражать Джоге и, сняв котомку, присел на торчащий из земли обросший мхом валун. Джога — это прозвище, или, лучше сказать, второе имя Николая Ивановича. Сразу после армии он устроился работать лесником заповедника, да так и работает вот уже второй десяток лет. Он — местный житель, хорошо знает тайгу, диких зверей. И вообще, Джога настоящий следопыт и немного философ.
Вот уже прошла неделя как мы бродим в тайге в самых глухих местах заповедника. Иногда нам попадаются на пути олени, иногда слышим рев тигра, поканье белки или дикий хохот филина. Вот и сейчас, как только мы остановились и сняли с плеч сумки, откуда-то появилась сойка и стала «кричать» на всю тайгу, что мы здесь. Да, здесь иногда появляются и браконьеры. В поисках женьшеня они забираются в такие глухие места, где еще сохранился кедр, растут роскошные папоротники, где деревья перевиты лианами актинидии и где нога человека еще не топтала реликтовую растительность. Джога очень... как бы это лучше сказать... очень ревностно охранял свои угодья от браконьеров, гордился тем, что на его участке не было пожаров. У нас с Джогой разные цели. Я изучаю экологию белогрудого медведя, или, попросту, его жизнедеятельность, численность, распространение; лесник Джога охраняет свои угодья и попутно проводит фенологические наблюдения.
Но у нас есть и общая цель. Попутно я изучаю биологию и экологию женьшеня и его размножение в естественных условиях. Джога помогает мне рассаживать семена «корня жизни» и служит проводником. Короче, мы объединились. В тайге одному ходить опасно, даже смертельно опасно.
Передохнув, мы стали готовиться к ночлегу. Николай Иванович взялся мастерить шалаш, я разложил костер и стал готовить ужин. Когда все было готово, мы устроились возле костра и стали ужинать.
Так вот, я хочу сказать, — начал Джога , — женьшень — это такая, мать его в душу, зараза, которая человеку приносит больше вреда.
Как это? Не понял! Женьшень — ценное лекарственное растение и вдруг...
А что тут не понимать, — перебил меня Джога . — Вот, к примеру, этот китаец Самарха. Жил он здесь в одиночку, голодал, мерз, мошкару кормил да клещёй, а что он имел? Все, что добывал, сбывал за гроши жадным купцам и перекупщикам. Я, хотя и пацаном был, но помню, как однажды к нам приходил Самарха. Они с отцом моим дружили. Помню, на ногах у него унты из шкуры дикого кабана, куртка и штаны не понять, из чего и какого цвета, на голове — берестяная шляпа, за плечами — котомка, в руках — палка. Короче, жил человек и сгинул вот так, как эта ночная бабочка. Убили его вот тут прямо возле фанзы... Убили, ограбили и фанзу сожгли. Завтра я тебе покажу, где она стояла.
А кто убил, нашли убийцу?
Ха! Кто же в тайге найдет убийцу. Поговаривали, что это дело рук Рябого. Был тут бандит не бандит, но, в общем, личность темная.
Или вот ещё пример. Чуть выше по ключу влево уходит распадок, Кочеговый называется. В распадке том медведь задавил таза Кочеговзу. Нашли только клочки одежды, котелок, топорик и кое-какие кости. Так тот распадок и назвали именем таза.
Да вот мы с тобой женьшень этот в тайге размножаем, а что нам от этого, какая выгода, скажи.
Я, конечно, в душе был согласен с Джогой. Те, кто бродит в тайге в поисках женьшеня, не разбогатели, не окрепли здоровьем, не продлили себе жизнь. Сколько их погибло в тайге, один Господь Бог знает. Я вот, например, знаю, что пять лет назад в верховье ключа Ханд-дагоу лесозаготовители обнаружили возле костра двух молодых мужиков. Собственно, это были уже не мужики, а полуистлевшие мумии. Что с ними случилось, почему вдруг оба оказались мертвыми, осталось тайной. Но было ясно одно, что они искали женьшень. Я лично поисками женьшеня не занимался. Но вот как-то мне пришлось спускаться с верховья ключа Чашевитового. В одном месте я заметил старую метку на кедре. Это была латунза. Дай, думаю, проверю, может тут, под деревом или рядом, остался в живых корешок. И точно, вижу, стоит четырехлистный, ну прямо красавец. Я опустился перед ним на колени и стал рассматривать. И вдруг сбоку от меня — страшный рев. У меня мурашки поползли по спине и ноги как будто чужие стали. Быстро собираю ягоды и тут же их закапываю по три-четыре в одну лунку. Сделав дело, стал задом отползать. Рык повторился, но не так грозно. Я не стал испытывать судьбу и боком-боком ушел от злополучного места.
— Нет, не мой это корень, не для меня, — успокаивал я себя. — Раз тигра рядом, это... лучше уйти от греха. Могу сказать, что и раньше люди гибли в тайге, и сейчас гибнут. Тайга не любит шуток, не любит хамства, не любит халатного обращения и не прощает ошибок. Она жестоко наказывает злых и жадных, глупых и наглых.
Гибнут люди и от укуса энцефалитного клеша, и от укусов змей, и от когтей хищников, и от пуль бандитов и браконьеров.
И все-таки женьшень, как магическая сила, как мятежный дух, как таинственное заклинание, тянет людей в глухомань. Толкает их в непроходимые дебри, увлекает за собой в непроходимую бездну, окутывает мифической верой в призрачное счастье. И люди идут в тайгу, бродят неделями, месяцами, мокнут под проливным дождем, дрожат от страха, плачут от едкого дыма и жгучих укусов кровожадной мошкары, голодают и умирают от отравлений. Тот, кто это не испытал, не знает, что такое женьшень.
Женьшень, или панцуй благородный, — потомок древних реликтовых растений. Этот реликт остался сейчас лишь в Приморском крае. Раньше он рос и в Китае, и в Корее, но там его уже уничтожили. Надо, однако, заметить, что женьшень размножается очень медленно и очень он прихотлив к условиям жизни. Мы с Джогой на практике убедились в справедливости сказанных слов.
Из сотни высаженных в лесу семян женьшеня через два года всходит два — три десятка крохотных однолистковых ростков. В последующие годы число листков прибавляется, но до зрелости доживает пять- шесть растений паниуя. Случалось, что наши посадки находили браконьеры, и, конечно, от них ничего не оставалось, кроме черной взрыхленной плешины.
То, что это растение имеет целебные свойства, доказано наукой и практикой, но женьшень, как и всякое другое лекарство, требует к себе грамотного подхода. Принимать его надо по совету врачей, соблюдая определенный режим и правила. Но это уже другая тема.
Вообще о женьшене написано много всякой всячины. Много о нем сложено легенд, былей и небылиц. Но наука как-то обходит эту тему. Местные аборигены — тазы, удэгейцы, гольды — говорят так: «Женьшень не любит, когда о нем много говорят». Они, конечно, правы, правы по-своему, тут я с ними согласен. Но сегодня занимать пассивную позицию в отношении этого реликтового растения никак нельзя. Нельзя потому, что судьба дикого женьшеня висит на волоске. Разграбив, истребив, уничтожив собственные запасы природных драгоценностей, миллиардный народ Китая тянет руки к богатствам России. Ежегодно на границе, на таможнях, в тайге и на дорогах задерживают китайских граждан с корнями женьшеня. Уносят из тайги даже такие корешки, которые весят всего каких-то 10 — 12 граммов.
Ну, а я по природе своей — романтик и оптимист. Я ежегодно иду в лес, собираю от взрослых растений семена и высаживаю красные ягодки в благодатную таежную землю. Тайга без женьшеня — это уже не тайга.
