Все деревенски жители, приходили к деду Федоту, посидеть на лавочке и поговорить по душам. Было в ней видно что-то загадочное...
Тёплым воскресным вечером уходящего бабьего лета дед Федот сидел на лавочке перед домом и всё больше и больше наполнялся тихой радостью, наблюдая буйство осенних красок. Голубое-голубое небо, какое оно бывает в начале осени, неглубокая, извилистая и такая же голубая, как небо, речушка, позолота берёз, полыхание рябин...
Федот любит жизнь, умеет радоваться счастью, тихому, неслышному, едва заметному. И только вот в такие минуты благостного уединения — остро ощутимого. Ведь быть счастливым — это тоже талант, как талант музыканта или художника. И он совершенно не зависит от благосостояния.
Благосостояние. Благо состояние. Федот задумался. Его пытливый, по-деревенски практичный ум пытался проникнуть в суть этого понятия. Он даже крякнул от удовольствия. когда показалось, что открылось истинное понимание. Благосостояние-то вовсе не богатство — деньги, машины, виллы, квартиры и прочая хрень. Дед усмехнулся своим мыслям:
— Ведь какие мы дураки! Всё суетимся, всё торопимся, всё боимся куда-то не успеть, что-то не сделать. И вот когда, наконец, кажется, что всё уже успели, на жизнь заработали, начинаем ждать: вот сейчас придёт оно, счастье. Ждём, а его всё нет. Оказывается, оно уже было, только мы его не заметили, пробежали, проскочили.
— Привет! — подошёл деревенский парень. — Федот, дай закурить!
Дед протянул пачку
— Держи.
— Чо-то редко я тебя вижу, Федот. Всё во дворе чо-то пилишь, строгашь. Гроб, что ли, себе ладишь?
— Тьфу на тебя! Хотя об этом тоже забывать нельзя. Один Бог знает, сколько нам той жизни осталось.
Федот посмотрел на пьяненького деревенского молодца и сам закурил.
— Я вот всё думаю, Серёга, и всё никак не пойму: что есть хорошо, а что плохо?
— Ну ты даёшь, дед! Чо тут непонятного! Деньги есть, значит, водка есть. Водка есть — хорошо!
— Глупый ты, паря. Вот скажи, сорняки на грядке — это хорошо или плохо?
Деда считали этаким деревенским философом, местным говоруном-балагуром. «Дед — грамотей», — смеялись односельчане, но любили и уважали за лёгкий характер.
Парень выпучил пьяные глаза.
— Ты чо, того?
— Ты погодь, паря. Вот давай разберёмся.
И Федота понесло. Он уже не мог остановиться, как говорят, нашёл свободные уши.
— Что там у нас в сорняках числится? Лебеда? Спасла от голодной смерти миллионы людей. Что там ещё? Пырей? Целебнейшая трава, до сих пор до конца не изучена. Всё химия, будь она неладна! А ведь даже собаки и кошки лечат ею свои недуги. Что дальше? Мать-мачеха? Просто спасательный круг для астматиков. Одуванчик? Это же салат. А его корень — что там бразильский кофе, рядом не стоял!
Федот всё распалялся.
— А мокрицей на ранних стадиях рак лечат! Ты, Серёга, какую траву ни возьми — та и лекарство. Так ещё и не совсем ясно, что ценней на грядке, что мы сажаем или что от Бога растёт.
Пьяные глаза парня готовы были выпрыгнуть:
— Ну ты и хватил!
— Вот сижу я, Серёга, и думаю, что нет хорошего и нет плохого. Вот не могу до конца понять! Вот водка. — Федот посмотрел на испитое лицо молодого парня, усмехнулся и сказал:
— Мало пьёшь — вроде как лекарство. И для настроения, и для здоровья, вроде как с устатку. Много, как с тобой, — отрава. Ты давно себя в зеркало видел?
— А чо в него смотреть? — проворчал парень.
— А вот, Серёга, война. Ты ж был в Афгане?
— Ну!
— Ведь несчастье во всём, тут уж ничего не скажешь. А был такой Бисмарк, «железный канцлер». Он говорил, что война — это двигатель прогресса. А это, Серёга, был величайший ум, и с точки зрения истории и экономического развития, был прав.
Парень только хлопал ресницами и пьяно кивал.
— Вот я тебе расскажу. Случай был такой. Работал я проходчиком на шахте. Предыдущая смена ушла. Мы сразу за работу. Тут крик: «Стой, ребята, выходи из забоя!». В чём дело? Время дорого, бригада скоростная. В каждом шахтоуправлении были такие бригады. Рекорды ставили. Начальству звания, награды, премии, а нам неплохую зарплату.
— В чём дело, объясни!
— Давайте, мужики, из забоя!
— Да ты что, в своём уме! Каждая минута дорога!
Ну, правда, там всякие другие слова были, народ в шахте простой, грубоватый.
— Ты смотри, кровля хорошая, анкера на месте. Сума спрыгнул?
Ну, всё-таки уговорил он нас. Это был Юрка Алёхин, до работы охочий! Он на неё бросался, как на личного врага.
Отошли подальше от забоя. Стали прислушиваться, не потрескивает ли кровля. Глубина 1200 метров, миллионы тонн грунта, и никакое крепление не выдержит, если давнёт. Недолго сидели. Обвал был резкий, внезапный. В общем, все восемь человек остались бы в забое в виде бесформенных лепёшек.
— А знаешь, кто нас спас? Просто Юрка на самом видном месте, увидел кусок колбасы.
— Ну?
— Что, ну! В шахте такого не бывает! Крысы съедают всё молниеносно. Даже забираются в сумки с тормозками. Тормозок — это шахтёрский обед. Могут просто из рук вырвать вместе с пальцем, если зазеваешься. Питаться-то им больше нечем. Интересный случай был с электриком. Он прилёг около пускателя, лампы выключил, чтоб не видно было, и задремал. Визг и крик его был страшный. Представляешь, крыса ему полуха откусила.
— И чо?
Парень пьянел на глазах.
— Полуха откусила на живом! А тут колбаса целёхонькая, и никто не трогает. Значит, крыс нет, ушли. А почему? Потому что знали: будет обвал. А откуда знали? Вот и смотри, с одной стороны — откушенное ухо, крысы вообще мерзкие твари, а с другой стороны — спасли восемь человек. Мы их потом даже подкармливать стали. Вот я и думаю, есть ли на свете что-то только хорошее или только плохое? Это Маяковскому всё понятно было. Помнишь: «Кроха сын к отцу пришёл, и спросила кроха, что такое хорошо, и что такое плохо?».
— Понимаешь, — кроха! А я уже старик. И всё никак не разберусь.
— И чо? — пьяно спросил парень
— Чо, да чо, пей меньше! — сердито сказал дед, встал, и, ворча, шаркающей походкой пошёл во двор.
Доска очень не нравилась Федоту. Он долго искал подходящую, обошёл много пилорам, выросших в последнее время вокруг, как грибы. Перебрал много досок и обработанных, и просто отбросов, и отметил про себя ненароком — почему-то все эти пилорамы принадлежат детям гор, а какое они имеют отношение к уральскому лесу? К лесу, скорее всего, никакого, а вот к местным чиновникам... Да Бог с ними. Он искал доску, чтобы загнуть на борта лодки, которую ладил в своём дворе. Тут же крутился соседский мальчишка. Он любил приходить к Федоту и играть. Игрушками здесь было всё: и молоток, и пила-ножовка. Дед даже иногда разрешал посверлить электродрелью. Да и домой от деда Федота просто так не уйдёшь. Или положит за пазуху конфет, или мёдом накормит.
— Будь она неладна, эта доска. Строгаешь её, строгаешь, а тут какие-то внутренние сучки появились. Ишь, только вас и ждали!
Доска с сучками на борта не годилась.
— Дениска, пойдём мёд есть!
Федот любил угощать детей мёдом. У него было правило: самый первый мёд — детям. Он собирал детвору со всей округи и кормил мёдом первого сбора. Пчеловоды крутили пальцем у виска: мол, того! А «того» оказывались они. У Федота мёд был всегда, даже в самые неурожайные годы.
— Федот! Федот! Федот!
Федот положил рубанок, снял защитные очки. К нему через двор бежала Агафья, что-то неразборчиво крича на ходу. Пёс Клопик напрягся, коты Кузька и Нафанька подняли хвосты трубой.
— Федот, это чо тако деется? Это чо, у нас Советской власти совсем нету?
Федот в недоумении сказал:
— Давно, очень давно нету!
— Ты знаешь, Тамарка на пенсию вышла!
— Знаю, вы же там всей улицей уже четвёртый день провожаете.
— Чо провожаете? Провож-а-ете! — передразнила она Федота. — Да, провожала, а я чо, хуже других? И тебя, Федот приглашали, чо не пришёл? Не хочешь уважение оказать?
— Сдаётся мне, что и ты не очень, с уважением-то.
— А как уважать, как уважать? Ты знашь, сколько ей пенсию определили? Восемь тыщ!
Дед ещё раз взглянул на злосчастную доску.
— Пошли на лавочку.
— Ты ж знашь, Федот, на ферме бидоны таскала, которые выше меня были! По 20 коров руками!
Агафья подняла свои руки с артритными суставами.
— На торфе по колено в грязи. А война, а лебеда, а колоски!
И завыла. Так воют только русские бабы, от своей силы, всё побеждающей, и в то же время от бессилия и постоянной безысходности.
— Ты, Агафья, мне скажи, чего ко мне-то прибежала? Если за стол, так я всё равно не пойду. Ты ведь знаешь, не люблю пьяные компании. Ежели и пью, то всегда в одиночестве.
Агафья подняла лицо.
— Тамарке пенсию дали, восемь тыщ, за что? В конторе полы мыла, в тепле. Да ещё хвасталась: я работаю, как белые люди, два часа в день! Восемь тыщ! А мне? Я пахала всю жисть, себя не жалела!
Она снова завыла. Дед потрогал её за плечо.
— Ко мне-то зачем пришла? Какой от меня совет хочешь получить?
— Ну, ты ж у нас грамотей!
Дед долго сидел, упёршись локтями в колени. Потом спросил:
— Ты в какой стране работала?
У бабы аж рот открылся.
— Ну, где ты стаж свой зарабатывала, пенсию? Ну не в нынешней же России, а где?
Агафья недоумённо пролепетала:
— Ну так, ещё при Советах.
— Вот там тебе и правду искать надо.
— Чо, а как, как я?
Баба бухнулась в траву и снова завыла. Когда она повернула голову, услышав страшный треск, то увидела, как дед Федот кувалдой крошит лавочку. Глаза у Федота блестели белками, вены на шее вздулись. Сам он проговаривал про себя:
— Вот вам, сволочи, вот вам, вот!
И Агафье было невдомёк, кого же имел в виду дед Федот.
Наутро в деревенском магазине бурно обсуждали, отчего Федот лавочку разбил, отчего взбесился. А ведь спокойный всегда был. Не сматерится никогда...
Дед сел на лавочку и с наслаждением попрыгал на ней сидя. А хороша, чертяка, получилась! И фреза, недавно купленная, опробована. Ну не лавочка, а произведение искусства. Федот покрутился и так, и эдак — хороша! Подошёл соседский мальчишка, с каким-то не по-деревенски одетым мальчуганом.
— Деда, ты мёду не дашь? Вот Бориска, мой новый друг, дачник! — важно пояснил пацан.
— Ну ты, Дениска, знаешь, где мёд стоит. Накладывай, ешьте.
Федот никогда не жалел мёда. Не потому, что знал, что много его не съешь, а просто по широте души не был скаредой. И деньги в долг давал, и никогда не напоминал о возврате.
Федот, прищурившись, посмотрел на греющее последним теплом осеннее солнце. Хорошо-то как! Напротив остановился газик. Из него вышел главный агроном колхоза.
— Ну, привет, Федот!
Он любил посидеть с дедом. Покурить, перемолвиться словцом, да и просто помолчать. Не с каждым можно просто сидеть и молчать. Так они сидели и думали, каждый о своём. Агроном об урожае, о погоде, которая помогает его собрать без потерь. И сколько нынче можно зерна продать. Ведь кругом засуха, урожай сгорел начисто во многих хозяйствах. Нас Бог миловал. Федот же, проводив глазами очередной лесовоз, ругался про себя:
— Это что ж вы творите, гады! Что детям, внукам останется? Чем дышать будут?
— Слышь, Николаич! Это ж сколько надо леса извести, чтобы мебель делать из опилок!
Агроном горько усмехнулся, они понимали друг друга с полуслова.
— А что мы для них? Так, будто и не люди вовсе. Замкадовская область, Мухосранский район, деревня Гадюкино...
Дед снова вспомнил о кувалде и стиснул зубы. Он долго молчал, потом ударил руками о лавочку
— А всё- таки, хороша, чертяка! Ну так что, Николаич, переживём?
— Переживём, и не такое видали!
Они встали. Каждого ждали свои дела.
