На берегу, снимая одежду, чувствуешь ночную прохладу, и тебя охватывает дрожь, и только после погружения в воду становится тепло...
Родился я в маленькой деревушке на самом Юге седого Урала. В возрасте 4 лет перебрались в село Нижнюю Санарку, где и прошло моё детство, которое запечатлелось в моей памяти на всю оставшуюся жизнь.
Деревня протянулась вдоль небольшой речки с одноимённым названием Санарка. В те детские годы, речка была и широкой, и глубокой. Для нас она была не барыней-речкой, а именно матушкой-речкой; для нас, сельских мальчишек, в лихое время войны она была и матушкой, и кормилицей. Матушка-речка была полноводна и своенравна. Каждую весну показывала свой непокорный нрав, срывала деревянные мосты и уносила их на своей спине далеко-далеко — в речку Уй, затем в Тобол, из Тобола в Иртыш и затем в совсем уж большую реку Обь, которая несёт свои воды в Северный Ледовитый океан. Вот такие дальние путешествия совершали мосты, срубленные нашими мужичками. А может, где-то их поблизости ловили более изворотливые, смекалистые мужики и пускали их на дрова, кто знает? Может и недолог был путь моста и не доплывал он до самого батюшки-Океяна?
Река была могуча и страшна по весне, она ошалело несла свои воды, как необъезженный норовистый конь. Причиняла немало бед в своём безумстве: затопляла и смывала огородины, подмывала крутые берега — надоедало ей бежать всё по одному и тому же руслу, хотелось перемен! Дома селян, вовремя не перенесённые хозяевами подальше от реки, свалившись в реку, плыли в её бурном потоке, который образовывал стремительные течения и водовороты, страшные воронки и заторы из упавших в реку кустарников и деревьев.
В благодарность за весенние проказы матушка-речка всё лето ласкала наши тела тёплой и чистой водой, дарила свою прохладу и свежесть, питала огородину живительной влагой, кормила рыбой и раками, одаривала бесплатными дровами. Всё лето, как только проходил лёд, мы, дети войны, пропадали на нашей речке. Вода после ледохода уносила весь мусор, становилась чистой и прозрачной. Мы уходили на целый день в Криу-лину, так называлась местность, где река делает резкий поворот, и занимались добычей пропитания. Тихо, чуть слышно, продвигались вдоль берега, следили за своей тенью, чтобы она не опережала нас. Внимательно всматривались в чистую воду, а там, у бережка стояли маленькие щучки и грели свои бока на солнышке. С помощью нехитрого приспособления из удилища и петли из медной проволоки вытаскивали их на берег.
Петлю из проволоки, большую по размеру, чем рыба, осторожно, очень, очень медленно перемещали до середины щучки и резко дёргали в сторону берега. Были и неудачи, но в большинстве случаев рыба становилась нашей добычей. Ловили и раков, а наличие раков в реке говорит о чистоте её воды. Осторожно на каменистом дне перекатов поднимали камни и брали раков за середину туловища. Здесь уж кто кого, или ты его, или он покусает своими клешнями твои пальцы. Неудачи бывали, раки оказывались проворнее нас, и пальцы на руках были распухшими всё лето. Наградой за труды была тушёная на костре рыба и вкуснейшее, сладковатое на вкус мясо раков.
Купались ли вы в реке ночью при свете луны и далёких-далёких звёзд?
На берегу, снимая одежду, чувствуешь ночную прохладу, и тебя охватывает дрожь, и только после погружения в воду становится тепло — вода в реке, как парное молоко. Белёсый туман плывёт над рекой, тишина, редко раздаются всплески рыб. Приятно и в то же время жутко — вдруг в глубине вод прячется кто-то неведомый и страшный. Перевернувшись на спину, видишь над собой звёзды — загадочные иные миры, на которых, может, обитают разумные существа. И ты плывёшь уже в невесомом состоянии не в реке, а в бесконечной Вселенной. Это такое прекрасное, внеземное, неописуемое чувство, которое сохраняется на долгие годы.
Для полива колхозной огородины использовался «чигирь» — что это за слово и что оно означает, доподлинно неизвестно. Это изобретение сельских умельцев из ленты с железными ковшами. В нижней точке ковши захватывали, зачерпывали воду, а в верхней выливали в лотки и поливали колхозную огородину.
Во время войны матушка-речка не давала нам сгинуть и кормила рыбой. У одного из жителей села был невод, один на всё село. Его хозяин был высокого роста украинец, степенный мужчина, работал в колхозе бригадиром. Слова его были весомы, как булыжники, и ещё им добавлял вес рыбацкий невод. Каждый деревенский мужик готов был лезть даже в омут, исполнять все команды владельца невода, лишь бы поучаствовать в рыбалке.
Рыбалка на селе в то время была сравнима с событием вселенского масштаба. Всё село знало, что мужики уговорили владельца невода на рыбалку. Вдовушки с вечера готовили заветную «чекуш- ку» и незамысловатую закусь. Мужики забрасывали первую тоню и, когда вытаскивали невод на берег, там уже ждали покупатели с вёдрами, тазами и корзинами.
Расплачивались «чекушками» на месте, не отходя от невода. Хозяин невода в ловле не участвовал, а только руководил, подавал команды и собирал плату за рыбу. Рыбы было много, попадались даже крупные экземпляры — женщинам на пироги. Хозяина невода хватало всего тони на две-три, затем его уводили или увозили домой и сдавали жене, дородной казачке, которую он слушался в состоянии подпития беспрекословно. Рыбаки, готовые оставить свои головы в залог, уговаривали её, обещая вернуть невод в полной сохранности, и, уговорив, вновь возвращались на матушку-речку и продолжали рыбалку. Товарообмен: рыба — «чекушка» продолжался на всём протяжении реки в пределах села, всем хватало рыбы, все были довольны. Кто-то покупал рыбу, а кто-то получал её «за так»: рыбаки знали семейное положение покупателей, на селе каждый житель на виду, и люди знают про всех всё, не то, что в городе. Рыбаки сочувствовали одиноким и пожилым женщинам. Им рыба была за «так»!
Но всё меняется в нашей жизни. Наверняка в настоящее время изменились нравы на селе. Живёт там уже новое поколение людей, несплочённых всеобщим испытанием, каким была война.
Хотя на долю крестьянина всегда выпадали в первую очередь, мягко говоря, не самые лучшие изменения в жизни народа. По селу можно судить о благосостоянии нашего общества. Если на селе строят новые дома, красят заборы, играют гармошки — значит, жизнь в нашем обществе благополучна! Если этого нет — жизнь замирает, затухает, не бурлит, а так, чуть-чуть теплится, значит, общество больно и нет в нём благополучия.
Во второй половине прошлого столетия наша матушка-речка «заболела», настали для неё губительные времена. Она таяла на глазах, её воды замедлили свой бег, оголились перекаты, где теперь можно перейти некогда полноводную реку вброд. Не несёт матушка- речка былой притягательной красоты и пользы. Уже не стало слышно загадочных всплесков ночью при свете луны, не появляются круги от этих всплесков, не серебрится на воде «лунная дорожка» Куин джи.
Матушка-речка заболела и умерла. Ледоход уже не беспокоит жителей своим треском и шумом от движущихся льдин. Не стало ледохода по весне. Вся вода реки теперь скапливается в когда-то глубоких заводях, а теперь лужах, в которых блаженствуют одни свиньи. Вода в матушке-реке стала ядовито-зелёной от всевозможных отходов и вредоносных водорослей, опасна, как трупный яд. Так, наверное, матушка-речка мстит человеку. Кто рисковал погрузиться в эту «воду», заболевал кожными заболеваниями.
На Южном Урале, где ещё нет каменистых хребтов Седого Урала и таёжных зарослей, росли берёзки да вишенник. Они росли у самого истока родника, как бы присутствуя при его рождении, когда он только-только начинает пробиваться из-под земли на свет Божий. Берёзки и вишни питались водой родничков и в благодарность охраняли их от палящих лучей солнца и иссушающего казахского ветра, оберегая их, только что родившихся, от высыхания. Роднички превращались в ручейки, которые спешили к матушке-речке, питая её чистой родниковой водой. Это были её малые дети, ей пуповина — связь с землёй, её корни и её кровь.
Пришёл человек с грандиозными планами покорения природы, с могучей техникой — и не устояли родные берёзки под её напором. Пропали и роднички, а потому погибла и матушка-речка, прервалась её связь с родной землёй, с её истоками, с её корнями. Зато были бескрайние поля, иссушенные казахскими ветрами, занесённые казахским песком. Стоило ли поднимать целину, покорять так по-варварски природу, если сейчас не засевают те самые 40 млн га, которые подняли, вспахали и забросили зарастать травой? Полынь-трава окаянная выросла на тех поднятых гектарах целины, где раньше росли берёзовые рощицы, в них зарождались родники, которые питали матушку-речку своей чистейшей живительной влагой. Стоило ли ради этого губить нашу матушку-речку, которая несла столько радости людям, была полезна им и помогала выживать. И это СКОРБЬ И ПЛАЧ ПО ТЕБЕ, моя матушка-речка.
