Холм Эрикс — «вересковый» — на Северо-Западе Сицилии почитался как священный…
Вкус мёда.
Верески — это деревья и кустарники нескольких родов: дабеция, или ирландский вepеск; каллуна, или вереск обыкновенный; и разнообразные виды рода эрика, или настоящего вереска. Самые низкорослые, кустарничковые виды вересков поднимаются лишь на 20–70 сантиметров от земли, а такие, как вереск древовидный, достигают нескольких метров в высоту.
В русском языке общеславянское верс превратилось в вepecк — омоним слова вереск от верещать (шумно шелестеть, трепетать — В.И.Даль), потому что такие звуки издают листва и ветви вереска на ветру.
Греческое эрике — «вереск» родственно эритрос — «красный». Пламя цветов вереска пожаром полыхает в жаркую летнюю пору и в осенний листопад. «Вересковый мёд с позднего взятка, — пишет ботаник С.Красиков, — слегка горчит, и потому в народе его сравнивают с запоздалой любовью».
В старинных книгах по символике цветов говорится, что вереск означает «уединение». Он и впрямь предпочитает расти на бедных землях, необжитых, труднодоступных, пустынных, заброшенных, диких. Но не зря люди говорят: «Где растёт вереск, там и человек сможет жить».
Боги вересковых богов.
Культ древовидного вереска с глубокой древности был распространён в Средиземноморье. Насельники города Губла на холме у отрогов Ливанских гор связывали с ним легенды о своём боге Эле Элиунне — «Высочайшем», которого чтили также в Иерусалиме. «И теперь ещё жители Библа почитают дерево, положенное в святилище Исиды, — пишет Плутарх о древнем идоле-ксоане Эла Элиуна, вырезанном из ствола «огромного и прекрасного» древовидного вереска. Его хранили в святая святых храма, «закутав в полотно и умастив миром», и использовали в ежегодных осенних мистериальных обрядах оплакивания умершего бога. Финикийцы, египтяне и греки, по свидетельствам Плутарха и Лукиана, отождествляли его со своими умирающими и воскресающими богами растительности Адонисом, Осирисом и Дионисом.
Холм Эрикс — «вересковый» — на Северо-Западе Сицилии почитался как священный ещё первыми сицилийцами сиканами и останавливавшимися на Сицилии по пути в Испанию купцами.
В селении у подножия холма стоял храм Эрикины — Великой богини-матери сиканов, богини медоносного вереска; сыном её считался Бут — местный покровитель пчёл. Финикийцы и карфагеняне чтили её под именем Астарты Эрикинской, римляне — Венеры Эрикины.
Память о богине Вересковой горы была жива на Сицилии и в Средние века: на руинах её разрушенного храма норманнские короли построили замок Кастелло ди Венере. В ХХ веке, в 1934 году основанному в античности городку, где нeкогда стоял этот храм, было возвращено его «вересковое» историческое имя: Эриче.
Напиток бессмертия.
У древних индоевропейцев напиток из мёда или цветов вереска был одним из заменителей ритуального напитка сомы/хаомы, который они жертвовали богам, совершая возлияния. Им они приводили себя в священное опьянение на празднествах в честь богов. Исследователи усматривают в этих древних обрядах элементы первобытного шаманизма. Сомой/хаомой именовалось и растение, из которого изготовлялся напиток.
Вероятно, что священной сомой/хаомой, которую воспевают гимны Авесты и Ригведы, были или кустарник эфедра, или вереск.
Авеста величает хаому-питьё «напитком бессмертия», а растение хаому — «царём растений», «древом исцеляющим» и «древом жизни». В Ригведе бог Сома — жених Солнца — Сурьи и властвует над звёздами, а напиток сома, «продлевающий жизненный срок», отождествляется с пищей богов амритой, «дарующей бессмертие».
«Руси есть веселие пити»..
«Следы культа хаомы обнаруживаются и в иных иранских традициях, — пишет, В.Н.Топоров. — Высказывается мнение, что, по крайней мере, часть скифов и сарматов почитала хаому», как и предки славян: русское хмель родственно авестийскому хаома.
Видимо, при приготовлении священного славянского ритуального напитка использовался мёд или отвар цветов вереска. Воспоминание об этом сохранилось и в русских быличках о водяном: мёд, который собирают пчёлы этого древнего общеславянского божества — горчащий (вересковый), в отличие от обычного сладкого мёда пчёл у пасечников-людей.
«На стелах иногда высечены руки, — пишут об идолах славянских богов археологи М.П. Русанова и Б.А.Тимощук. — В руках изображён рог для питья». Такой же, как, например, у знаменитого Збручского идола, найденного в 1848 году в местности Медоборы. В этот заповедный край вдали от проезжих дорог наведывались только бортники, промышлявшие мёдом диких пчёл. Встарь на Руси варили медовину, мёд, медовуху — «напиток из мёда с водою, хмелю и пряностей» (В.И.Даль). Не эти ли «питья медвяные» подносили волхвы Збручского святилища (X–XIII века) своему грозному четырёхликому божеству? Точно так же жрецы святилища прибалтийских славян Арконы ублажали своего четырёхликого идола Свентовита с рогом «из разного рода металлов» в руке.
О славянских языческих ритуалах, восходящих к эпохе индоевропейской общности, идёт речь в знаменитой фразе Владимира Святого: «Руси есть веселие пити: не можем бес того быти». Обычно её понимают так, что, дескать, ужe тогда все поголовно нa Руси были горькие пьяницы. В действительности же речь здесь шла совсем о другом.
Хмельные напитки — меды, вина, пиво, брага — традиционно жертвовались богам и пились во время веселья — ритуальных совместных трапез по случаю семейных (родины, свадьба, похороны, поминки) и календарных праздников и на княжеских пирах (дружинный ритуал, восходящий к первобытным обрядам мужских охотничьих союзов). Невозможно в одночасье изменить веками сложившийся жизненный уклад народа, — вот о чём говорил князь Владимир.
А пьянство на Руси, как и в любом традиционном обществе, осуждалось. У ариев сома/хаома — ритуальный, праздничный опьяняющий напиток — противопоставлялась суре — просто хмельному питью. «Сома — это процветание и свет, сура — несчастие и темнота», — наставляет «Шатапахта-Брахмана».
«Хаома ведёт к священной истине», а обычное опьянение — «к демону гнева и неистовства», утверждает Авеста.
Страна вереска.
С сомой/хаомой исследователи сопоставляют нектар и амброзию — пищу древнегреческих богов. Мёд поэзии — священный напиток скандинавских богов асов — и чудесное медовое пиво, которое варят в финском эпосе «Калевала» для свадьбы божественного кузнеца Ильмаринена с дочерью владычицы страны загробья Похъелы. Медоносный вереск, как предполагают, имел к этим древним жертвенным напиткам самое прямое отношение.
Широко почитался вереск в кельтском мире. Как одно из священных деревьев Уэльса он воспет в древневаллийской эпической поэме «Битва-деревьев». В древнеирландских «Законах брегонов» и «Беседе старцев» вереск — одно из восьми главных священных деревьев острова —«деревьев-вождей».
Но не зря именно Шотландию называют Страной Вереска. Его живописные заросли в долинах и на горных склонах — одна из её достопримечательностей, как и единственный в мире Вересковый центр с великолепным ботаническим садом. Ветка вереска, перевитая тартановыми клетчатыми лентами, изображается на шотландских рождественских открытках и на новогоднем торте.
Шотландцы настолько любили вереск, что, эмигрируя, привезли его с собой в Америку, и он прекрасно натурализовался там, вдали от родины.
Пиктская ветка.
Вереск был священным растением пиктов — древнейших жителей Шотландии. «Название народа пиктов (лат. «разрисованные, раскрашенные»), происходит от их раскрашенного тела — сообщает «Хроника пиктов» (Х век). «Тела они татуируют разноцветыми рисунками и изображениями разных зверей», — писал римский историк Геродиан (III век). Известны и пиктские каменные стелы с «изображениями разных зверей» и «пиктских веток» — вереска, часто в сочетании с символами Солнца и Луны, которым вереск у пиктов был посвящён. Пикты успешно отстояли свою независимость в войнах с Римом (I–IV века). С началом экспансии викингов (VIII век) укрепляется союз пиктов с соседями — кельтами скоттами против общего врага, в 843 году завершившийся объединением их королевств.
В результате ассимиляции к Х веку этноним пикты исчезает из письменных источников. И начинают слагаться легенды, что пикты были не ассимилированы, а истреблены.
«Пикты были великим народом из-за эля, который они варили из вepeска, — повествует предание. — Этого искусства жадно домогались скотты — другое племя, которое жило в стране». Но «пикты никому не выдавали тайны». В результате началась война, и все пикты были перебиты, кроме двух — отца и сына. Отец, желая спасти сына от пыток, которыми угрожал им король скоттов, поставил условие: «Сначала сына убей, и я рассказать готов, как мы варили эль из вересковых цветов!» А увидев, что сын его мёртв, закричал: «Теперь делай со мной, что хочешь. Сына моего ты мог заставить, ибо он был только хилым юнцом, но меня ты не сможешь заставить никогда!»
Легенда эта послужила Р. Стивенсону сюжетом его известной баллады «Вересковый мёд» (1890). В примечании к ней Стивенсон писал: «пикты не были истреблены и в наши дни составляют большую часть шотландского народа, занимая Восток и Центр страны». По предположению поэта, на шотландские реалии было перенесено предание о событии из истории каких-то других народов. Вероятнее всего норвежских викингов и англов, саксов и ютов, в среде которых широкое хождение имели произведения германского эпоса. Скандинавские саги и гepманские эпические песни рассказывают похожую историю о том, как в 437 году было захвачено и уничтожено гуннами Атиллы королевство германцев-бургундов на Рейне и поголовно истреблён бургундский королевский род, так и не выдав ведомое им местонахождение легендарного сокровища — золота Нибелунгов. Только герои её не старик пикт с сыном, а бургундские короли Гуннар/Гунтер и Хегни/Xаген.
В шотландской легенде, возникшей на основе этого германо-скандинавского мифа, вересковый эль — таинственное сокровище пиктов — уподобпяется создателями легенды золотому кладу Нибелунгов.
Магия вересковых пустошей.
В шотландских сказках пикты — «совсем крошечные, с красными волосами», подобные фэйри: эльфам, феям, гномам и брауни-домовым. Эльфы и феи, слившиеся в народном сознании с пиктами, «унаследовали» от них культ вереска, их излюбленного растения. Вересковые пустоши в преданиях и сказках Шотландии стали заповедными угодьями «маленького народца».
«Очень красивая, она вилась по горному склону среди густого вереска, маня к себе», — так описывается дорога в Эльфляндию — Страну Фей в сказке о знаменитом шотландском поэте-прорицателе Томасе Лермонте из Эрсилдуна (XIII век), предке М.Ю. Лермонтова, побывавшем, если верить легендам, в этой чудесной стране.
На вересковой пустоши перед героями шекспировского «Макбета» (1606) уже в первом акте трагедии предстают три старухи-вещуньи, что сразу придает повествованию шотландский колорит. «Общее мнение было таково, что эти женщины были сёстрами-вирдами, то есть богинями судьбы, либо же некими нимфами или фэйри, наделёнными даром пророчества», — разъясняет хронист Р. Холиншед, из сочинения которого Шекспир заимствовал сюжет пьесы. «Действительно, что могло бы лучше подойти для традиционного места их встреч, как не вересковая пустошь — величественная, мрачная, дикая, открытая всем ветрам?» — замечает страновед И.И.Донскова.
Чаша эльфов.
В шотландских сказках эльфы и фэйри варят из вереска эль, способный совершать чудеса. В сказке «Дети короля Эйлпа» злые друиды сделали зелёной кожу прекрасной принцессы, так что она показалась страшилищем прекрасному принцу, заехавшему в её заброшенный замок. А ведь только его поцелуй мог расколдовать её! И тогда заколдованная девушка «поднесла ему кубок солнечной медовой браги: «Попробуй! Она пахнет вереском». Едва принц пригубил медовый напиток, как глаза его, словно по волшебству, увидели королевну в её прежнем прекрасном облике. Он обнял и поцеловал её. И в тот же миг злые чары друидов рассеялись, и дочь короля Эйлпа снова стала красавицей».
В предании «Чаша эльфов» о вересковом холме близ селения Керк Малев (остров Мэн) говорится: «В давние времена эльфы устраивали на нём торжества, на которых готовили волшебный напиток, наливали в серебряную чашу и пили из неё по кругу». Однажды они угостили своим вересковым элем заплутавшего путника. Наутро он отнёс подарок эльфов — их волшебную чашу — священнику церкви Керк Малев; тот освятил её, и чаша эльфов стала потиром святого причастия.
«Долина Северного Эска — это загадочное, населённое призраками место», — утверждают М.Бейджент и Р. Ли. Именно там, повествует сказка «Рьщарь-эльф» «есть позабытая пустошь — покрытый вереском торфяник», где в «стародавние времена блуждал некий рыцарь из мира эльфов и духов»; говорили, что всякий, кто отправится туда, пропадёт бесследно. Он становился эльфом, вечным пленником злого рыцаря. Так было, пока граф Сент-Клер, однажды поехавший туда охотиться, не унёс магический талисман рыцаря-эльфа — «дивную чашу из цельного изумруда, наполненную вересковой брагой». Шотландские сказочные чаши эльфов — и серебряная, ставшая церковным потиром, и изумрудная, будто бы спрятанная в родовой Росслинской часовне Сент-Клеров, отождествлялись paссказчиками с Граалем.
«Мистический культ Чаши Святого Грааля восходит к языческим, вероятно, кельтским или ещё иберийским (то есть пиктским) мифам», — указывает литературовед А.Д.Михайлов. Шотландские предания о чашах эльфов запечатлели память о древних обрядах жертвоприношений, в которых пикты и кельты «поили» своих языческих богов вересковым элем и сами пили его в знак слиянности и единства с божеством. Но одновременно в них присутствует и христианская символика.
В генуэзском соборе Сан-Лоренцо поныне как драгоценную реликвию показывают кубок из зелёного стекла; вплоть до начала ХIХ века считалось, что он сделан из цельного изумруда. По преданию, из него пил Иисус Христос на Тайной вечере, и именно эта чаша и есть истинный Грааль. Она явно послужила прообразом «дивной чаши» из сказки о рыцаре-эльфе...
Романтическая память о прошлом.
Цветы розового и лилового вереска любила Жорж Санд. Она воспевала их в своих произведениях, ими на склоне лет в своём Ноанском имении украшала окна и столы гостиной. Быть может, вереск напоминал ей пору молодости и любви: романтические прогулки с Альфредом де Мюссе по вересковым зарослям в окрестностях замка Фонтенбло; зиму 1838–1839 года с Фредериком Шопеном на Майорке, в уединённом месте, окружённом «нагорными зарослями вереска и асфодела»...
«Вереск» — так в 1916 году поэт Серебряного века Георгий Иванов назвал вторую книгу своих стихов, пронизанную шотландскими мотивами. Они были навеяны воспоминаниями о гравюрах с видами Шотландии, украшавших стены отцовского имения, и о детском увлечении поэта романами Вальтера Скотта. Это увлечение было столь страстным, что будущий поэт всерьёз уверял одноклассников, будто никакой он не Иванов, а Ивангоев («Ивангое» — так в XIX веке по-русски транслитерировали название романа «Айвенго»). «Я вспоминаю влажные долины Шотландии...», — писал молодой поэт о стране, в которой никогда не бывал.
Можно посмеяться над его «желанием быть шотландцем». Но ведь и шотландец Стивенсон, его старший современник, грезил о далёких странах и временах, считая необходимым оживлять романтическую память о прошлом, теснимую буржуазной обыденностью с её делячеством и карьеризмом.
