Начал я замечать, что стала у нас в саду со стола еда пропадать. Сперва то шкурки от сала, то от колбасы, а то и куриные косточки с хрящами.
Начал я замечать, что стала у нас в саду со стола еда пропадать. Сперва то шкурки от сала, то от колбасы, а то и куриные косточки с хрящами.
Закрутишься, бывало, с садовыми делами — к концу дня только и вспомнишь, что домой собираться пора. Начнешь в своей сараюшке на столе прибирать, на котором, кроме как кем- то просыпанной соли, корочки хлеба и яичной скорлупы, ничего и нет. Куда остальное подевалось? Прямо диковина какая-то! Может, сороки-белобоки похозяйничали? Так нет, я всегда выношу им, что осталось после обеда, и кладу на пенек, что торчит возле куста смородины. Они уже ждут, рассевшись на заборе, и нетерпеливо покрикивают на меня: "Да скоро ли ты, кикимора заморская, уберешься? Кушать ведь хочется!"
А однажды приготовила мне жена куриное крылышко. Да такое аппетитное на вид: румяное, с хрустящей корочкой, что даже слюнки потекли. Хорошо в тот день работалось в саду! К тому же чья-то заботливая рука укрыла солнышко лоскутным одеялом из облаков и тучек — что я даже не вспотел. Нет-нет да и посмотришь на часы — сколько там до обеда-то осталось. А вот и обед.
Разложил я на столе снедь. Окинул голодным взглядом куриное крылышко, раскрасневшуюся, как красна девица, редиску, все в пупырышках, словно от озноба, крепыши- огурцы и... "Нет, определенно чего-то не хватает в моем натюрморте, — пронеслось у меня в голове. — Ну, конечно! Как же я не сообразил?" Я бросился к грядке с луком.
... Когда дошла очередь до куриного крылышка с пропеченными боками, над столом уже зависла какая-то зловещая тишина... "А где же мое крылышко?!" Меня даже оторопь взяла: "Ведь только на минуту отлучился!" Я заглянул под лавку, потом под стол — может, уронил невзначай? Я — к рюкзачку с тайной надеждой: а вдруг вывалилось из полиэтиленового мешочка. Ну все обыскал. Даже вспотел. "Кто же мог так незаметно умыкнуть мое крылышко?" Я с подозрением поискал глазами сорок. Наверняка, воришки несчастные, приканчивают мое крылышко под каким-нибудь кустом, да еще и посмеиваются надо мной. Характер у них, я знаю, ехидный, склочный.
Делать нечего — пошел я дальше косить травушку-муравушку, что повымахивала вдоль моего забора по самую макушку.
Рассказал я про этот случай дома. Жена только посмеялась надо мной.
А в следующую субботу отправились мы на свой участок уже вдвоем с женой.
И вот когда стрелка часов начала клониться к полудню, вижу: жена какие-то знаки рукой подает, чтоб не вспугнул кого-то, да все в сторону сараюшки. "Что за заморочки?" — удивился я и крадусь осторожно к ней. Только поднял одну ногу, а там... чья-то симпатичная мордашка выглядывает из дверей проема. Я так и замер на одной ноге. Пригляделся повнимательней: "Норка же, норка?! Шкурка — буровато- коричневая, гладенькая, лоснится, а под горлышком и на грудке — беленькое. Мордочка — узенькая, вытянутая, с длинным, чуть загнутым кверху носиком. Нет, определенно не норка — уж больно узкое и маленькое тельце. С веретено".
Надоело мне, как цапле, на одной ноге стоять, опустил вторую ногу на землю. И, видимо, мордашка усмотрела в моих действиях опасность для себя — когда я снова поднял глаза, в сараюшке никого уже не было. А потом жена показала мне нору в углу сараюшки (пол-то в моей сараюшке — земляной) — чуть больше мышиной.
Поделился я своими впечатлениями с соседом. Человек он бывалый и любознательный, ждать себя долго не заставил. Сразу, как на компьютере, выдал мне ответ: "Ласка!" "Ласка так ласка. Зверек ты мой белогрудый!" — согласился я. Но дома посмотрел соответствующую этому случаю литературу. И вот что я вычитал в "Записках ружейного охотника" С.Т. Аксакова.
"... Ласка зверь хищной породы, питается мясом. Летом имеет шкурку рыжевато-бурую, а зимой — белую, как снег; имеет, с первого взгляда, очень грандиозную наружность; но, всмотревшись хорошенько в очертание ее рта, вооруженного частыми и острыми зубами, особенно в ее маленькие, бесцветные глазки, почувствуешь, что она принадлежит к злобной и кровожадной породе зверей... Ласка, по своему тонкому и длинному стану, имеет возможность пролезать в мышиные норки, в самые узкие щели... а потому мышам нет от нее спасения..." Дальше рассказывается о невероятной смелости ласки, подымающейся с тетеревом в воздух и умерщвляющей зайца в снежной норе. А живет этот зверек в негустых лиственных лесах, возле пашен.
Теперь-то понятно, кто мое крылышко стащил. И тут вдруг гениальная мысль осенила меня. Уж если она с таким проворством расправляется с мышами и птицами, даже на зайца нападает, то уж справиться ей с моими заклятыми врагами — раз плюнуть! Развелись у меня, понимаешь, на участке эти маленькие, щекастые карапузики. Все ничего бы, да приглянулась им моя морковка со свеклой. В прошлом году две грядки с морковкой — подчистую, словно косилка прошла. А свеклу, паршивцы, на треть погрызут-погрызут и бросят. Куда ее потом? Только в компостную яму.
А другой мой сосед, Василий Андреевич, — мужчина в годах уже и к тому же на всякие там выдумки гораздый — соорудил сам несколько мышеловок. В день по нескольку штук отлавливал. Но, будучи по натуре своей добрым и жалостливым, он относил своих пленников подальше от своего участка и выпускал на картофельное поле, за дорогу. А разоблачила его собственная жена. Подметила она, что один старый, одноглазый хомяк уже в третий раз подряд объявляется после своего "убийства" на их участке. Ох и попало же Василию Андреевичу от своей разгневанной супруги за свою чрезмерную любовь к животным.
